читать дальшеИ все же золото – столько золота и какого! – бросать было глупо. Может быть, не стоит везти его до Витфурта, держа перед собой, словно трофей, но эту зловещую белизну можно переплавить на то, что графу Бермессеру очень даже сгодится. Уже готовый кликнуть слуг, Вернер остановился. Он разобрал уродливый орнамент, который оказался древнегальтарскими письменами.
В фортификации Хосс когда-то был первым из унаров (после Его Высочества, разумеется), в древних языках и строкосложении Бермессер всегда оставлял товарища позади. Не так часто выпадал случай продемонстрировать свои способности, но сегодня Вернеру повезло!
- Без сомнения, это древнегальтарский, - изо всех сил стараясь подавить зазвеневшее в собственном голосе самодовольство, сказал он.
- И ты сумеешь это прочесть? – С интересом спросил Хосс.
Вернер ничего не мог с собой поделать, и только понадеялся, что выражение крайнего превосходства на его лице не так заметно в полумраке.
Судя по смешку Вальдеса и поджатым губам Кальдмеера, в кротости интонаций Бермессер не преуспел.Тем не менее, он действительно помнил древнегальтарский лучше, чем кто-либо из присутствующих.
С выражением зачитав древние строки (лица спутников говорили о том, что они ничего не поняли), Вернер усмехнулся, и принялся с ходу вслух переводить ритмичные жутковатые строки, не дожидаясь просьб. Не то, чтоб он был уверен, что такие просьбы воспоследуют от кого-то кроме Хосса, но компания для такого события ему выпала самая неудачная. Вот Хохвенде бы оценил и находку и…
Сверкающие, переливающиеся россыпью зимних звезд громадные сосульки кинжалами выметнулись из осеннего неба и из-под каменных плит. Земля словно метнулась в лицо стоящим на ней людям, и сбитый с ног Бермессер увидел, как Хосс падает на колени, одна из плит встает дыбом, друг хватается за лоб, между его пальцев капает кровь, несколько отвратительно-теплых капель пачкают жезл в руке Вернера, но брезгливый Бермессер не может разжать пальцев.
Грохот собственного сердца в ушах оказывается ритмичным стуком извне, напомнив барабаны флота Альмейды и эти удары стали музыкой, той, которую Вернер привык слушать на балах. Это старые танцы, которые любили его матушка и отец и еще другие, незнакомые. Голубовато-зеленый, словно отблески воды в полуденном гроте, свет заливает руины старинного замка, погружая вцепившегося в жезл дриксенца в столбняк. Каменеть заживо страшно, но Вернер понимает, что он жив и какая-то часть его разума даже надеется, что это всего лишь страшный сон.
Становится видно, что здесь множество людей. Кальдмеер с окаменевшим лицом замер рядом с невысокой улыбающейся женщиной, она гладит лицо опального адмирала с такой нежностью, что Бермессеру становится и неловко и не по себе одновременно.
К ним подходит мужчина с волевым жестким лицом, в таких же одеждах, в которых на портрете запечатлен дед Вернера. На голове незнакомца корона, его наряд расшит серебряными лебедями, по белому. Женщина перед ним приседает, а король (или, вернее сказать, кесарь) обнимает ее плечи, и чуть приметно улыбаясь, смотрит на бледного (или это свет так падает?) Кальдмеера. Вернеру становится не по себе оттого, что бастард повторил лицо своего отца почти в точности, разве что шрам мешает полному сходству. Кесарь Готфрид голубоглаз и его губы словно изгиб лука – в матушку-кесариню, а Олаф копия родного брата Готфрида - отца Фридриха, кесаря Готлиба, вот значит, отчего Фридрих так ненавидит этого выскочку, а Готфрид, любивший покойного старшего брата, столь способствует удаче и счастью его бастарда.
Сколько же было Готлибу зим, когда он зачал Оружейника? И ведь не забыл, нашел, передал заботу о сыне младшему брату. А Кальдмеер сегодня старше, чем был этот кесарь, когда оставил мир живых.
Людей в огромной зале набилось множество, Бермессер видел, что даже возле поднявшегося на ноги и растерявшегося (невиданное зрелище!) Вальдеса стоит красивая полная женщина с роскошными русыми косами, видными из-под бирюзовой вышитой повязки-платка и что-то ему шепчет. Чуть позже к ним подходит несколько черноволосых, как Ротгер, мужчин и они неловко обнимаются, причем даже Вернер различает, кто из них дед, кто дядя, а кто отец. И все они молоды. Нет убеленных сединами среди этой троицы, а Ротгер уже старше любого из них.
Проклятый жезл словно прилип к ладони, он пульсирует, это не больно, но страшно и Бермессер в отчаянии обернулся к Хоссу.
Но выражение лица приятеля заставило Вернера вздрогнуть. Он проследил его взгляд, и едва не вскрикнул от отвращения и страха.
К ним, словно туман скользила тень… судя по нарядам, это была девушка. И отчего-то изо всех присутствующих в зале лишь ее тронуло тление. Половина лица провалилась, обнажив излом костяного остова, плоть сходила засохшими струпьями. И все же на нее Хосс смотрел с такой любовью и тоской, что сознание Бермессера скорее угадало, чем узнало, личность умершей.
Златокудрая своенравная Ингунн. Любимица семьи, яркая и жизнерадостная, очень похожая на старшего из братьев и свою матушку и так рано ушедшая.
Ни для кого не было секретом то, как нежно любил фок Хосс свою сестрицу Дагмар.
Бермессер помнил, что Ингунн Говард боготворил.
Сухой венчик из снежноягодника, традиционного в погребальных обрядах северной Дриксен, осыпался при каждом шаге, лишь те ягоды, что были сделаны из жемчуга, тускло поблескивали сквозь высохшую листву. Белое платье поблекло, золотые волосы свалялись, став похожими на старое сено, от когда-то такой веселой девушки осталась уродливая тень, но Хосс рванулся к ней, остановился, не решаясь обнять так крепко, как ему, судя по всему, хотелось бы.
Наверное, подумал Бермессер, это было бы точно так же простолюдински-откровенно, как Говард стиснул по прибытии в Мехтенберг встречавшую его супругу и она, чопорная ревнительница благопристойности лишь покраснела, пряча счастливые глаза.
Залу заносило снегом. На иглах целых и сломанных ледяных игл загорелись огоньки, яркие, словно бальные свечи, но свет их был зеленоватым.
Полускелет-полумертвец вплыл в нерешительные объятия Хосса, костлявая ладонь легла ему в руку, музыка стала громче.
Они танцевали. Вся зала кружилась в изящных фигурах меж сверкающих призрачными огнями ледяных кинжалов.
Обращал на себя внимание неизвестный Вернеру, очень красивый яркий господин в синем и черном, с веселым и хищным выражением на породистом лице. В паре с ним шла грустная красивая дама с глазами нежной лани, и позади шумели черноглазые красивые юноши, с хорошенькими девушками и молодыми женщинами, кто-то был в погребальных платьях гайифской империи, кто-то в ритуальных одеждах южан. Здесь были и такие же, как он сам, светловолосые люди Севера, мужчины и женщины. Они танцевали вперемешку, без вражды, без косых взглядов. Внимание Бермессера особо привлекла пара, не отрывающая глаз друг от друга. Он – высокий, старомодно, но безукоризненно одетый в богатого лилового цвета наряд, с каштановыми короткими волосами, тронутыми серебром. Она была нежная и белокожая, со светло-карими глазами, по плечо своему спутнику, в темно-зеленом платье из тяжелой гайифской парчи. Почти такие же, как у Хохвенде, русо-медовые непослушные кудряшки не сохраняли строгости ее прически, и от этого было невозможно определить возраст женщины. Ее улыбка была мягкой, словно у матушки Бермессера, её госпожа графиня дарила лишь сыну и супругу, и Вернер, зачарованно следил за этой парой. К ним подбежал юноша, его глаза были редкого лилового оттенка. Поцеловал руки маленькой женщине, и сменил ее партнера в танце. Старший мужчина отошел к стене и без улыбки, но с гордостью и любовью смотрел на танцующую пару.
Сознание Вернера вопияло о том, что это бал мертвецов, кошмар и ужас, и требовало немедленных действий. Хотя бы обморока, на худой конец. Но отчего-то казалось, что это не поможет. Адмиралу цур зее в данной ситуации категорически не хватало опыта. Во все истории, связанные с нечистью, гаданиями и прочим кощунственным непотребством, Вернера обычно втягивал Хосс. Как ни печально было признавать, в эту историю всех, даже Вальдеса и Кальдмеера, втянул лично Вернер Бермессер.
Оглядевшись, он обнаружил друга, кружащимся в танце с Ингунн.
Вернер поежился, было неприятно видеть счастье друга в такой странный момент. Хосс смотрел на полуразложившуюся плоть с любовью, куда более жаркой, чем иные испытывают к живым.
Впрочем, Говард с такой же силой любил всех своих близких, мысленно оправдал друга Бермессер. Другое дело, что Ингунн он не видел давно, соскучился.
И все же, что-то противоестественное было в том обожании и тоске, с какими Хосс смотрел на мертвую сестру.
Плоть разьехалась, осыпаясь при каждом движении, словно засохшие листья из венка покойной, может быть Ингунн силилась улыбнуться брату, и возможно Хосс даже видел её улыбку, но Бермессер наблюдал, как череп скалится, как его друг подносит к своим губам обтянутые пергаментной шелухой косточки, и бережно греет их своим дыханием.
Казалось, они не слышали этой жуткой музыки – сплошь ритмичный стук, пусть даже их него и рождалось подобие бранля, его сменил мориско. Холод пронизывал все и всех здесь. Кальдмеер замер возле родных, Вальдес кружил очередную партнершу, невозможно-рыжую, насквозь пропитанную огненным солнцем даже в царстве Луны и Смерти, а под их ногами сверкал зеркальный лед, отражающий невидимое обманутым мороком людским глазам, живых и истлевших, встретившихся здесь и сейчас, вопреки всем законам мироздания.
На плечо Бермессеру легла рука – левая и неожиданно теплая, и он вскрикнул. За спиной графа стоял светловолосый незнакомец с пронзительным взглядом. Зелень его глаз не походила на человеческую, приглушенную, таким ярким мог быть тот зеленый огонь, который жег воду и рецепт которого был утрачен еще при расцвете Гальтары.

читать дальше- Ты призвал ушедших, - сказал светловолосый, - Зачем?
Давненько граф Бермессер не попадал в столь неудобную ситуацию. Признанный знаток гальтарского, как он сейчас корил свое мальчишеское глупое желание прихвастнуть! Разумеется, в тексте был прямой призыв открыть дорогу ушедших и позволить им радость встречи. Но Вернер счел эти строки поэтичным иносказанием, ведь с позиции современности, когда чудес стало исчезающее мало, и сьентифики объяснили все возможное и невозможное, то, что Бермессер устроил здесь – было просто невероятным!
Но следовало немедля отвечать. Пальцы чужака небрежно поглаживали меч – похожий висел в оружейном зале замка Бермессер. А если незнакомец разгневается, и пустит его в ход? Чем отбиваться? Жезлом?
- Ты меня боишься, - безразлично заметил светловолосый, - как и прочие. Что ж, балу быть до утра. Потом тебя освободят.
- Кто?
- Она. Королева. Она любит танцы и лилии. Но ее час рассветный.
Этих слов хватило для того, чтоб Вернер среди танцующих выхватил Ее взглядом. Светловолосый пошел к женщине в венце то ли из шипов, то ли из оленьих рогов, в бесстыдном чужеземном наряде с прорезями, меча при нем уже не было. Казавшийся зыбким отражением королевы мужчина, принял лилию из ее рук, и они танцевали среди прочих, не мертвые и не живые.
Сейчас Бермессер видел, что некоторые танцующие почти бестелесны, у некоторых черт лиц не разобрать. Догадка о том, что они таковы, какими их помнят живые, показалась графу небеспочвенной, но он не хотел бы получить такое знание, позволив себе обеспокоить хоть одну тень.
Проклятый жезл лип к его руке словно вторая кожа и Вернер жаждал свободы всей душой.
Там же в зале танцевал Ротгер, он смеялся и наклонялся к какой-то светловолосой совсем юной девушке и то и дело оказывался в первой паре танцующих. Вальдес был полностью увлечен происходящим, да на фрошера Бермессер и не надеялся – язычникам только дай повоскрешать покойников. От Хосса помощи так же было мало. Вернер чудно помнил, как ровно один раз Говард напился до того, что выболтал другу какие-то совсем уж несказуемые вещи, про воскрешение мертвых живыми людьми, которые восемь дней не ели, и пили только дождь и лежали погребенные, но могли дышать, и по которым заживо отслужили панихиду.
- Вот это было страшно, Вернер, - светлые глаза вдребезги пьяного Хосса смотрели сквозь товарища, в прошлое, - действительно страшно.
- Почему? – Выдавил Бермессер, придерживая Говарда за плечи.
- Потому что получилось. Но мертвые это не живые. Тело, это…
Хосс свалился, где стоял без памяти. Кого и что он тогда вспоминал, Бермессер знать не желал и того разговора более не заводил. Но сейчас, глядя на то, как дыхание друга постепенно перестало быть паром, как он стал бледен, не замечая холода, Вернер догадывался, за чье оживление его друг когда-то позволил (а скорее всего и сам попросил) себя заживо отпеть и похоронить, словно мертвого.
Только Кальдмеер, казалось, не потерял головы. На него с нежной печалью смотрела молодая девушка с карими бархатными глазами, наверное, Олаф хорошо ее помнил, и часто вспоминал, каждую деталь ее костюма Бермессер мог разглядеть в мелочах. Даже отколотая бусинка на связке украшений была видна очень четко. Вряд ли Кальдмеер, каким его знал Вернер, мог обратить внимание на такую молоденькую, да ему и негде было девиц разглядывать и некогда. Значит, старая любовь. Как же Оружейник дорожил этой девчонкой, чтоб помнить ее столь подробно через столько лет…
Олаф смотрел прямо перед собой, он был невесел (что в перспективе подземелий Витфурта было естественно) и задумчив (а кто бы не задумался, встретив ушедших в иной мир), что вселяло в Вернера надежду на то, что хотя бы он очнется. И придумает хоть что-нибудь для избавления их отсюда.
Но Кальдмеер не спешил высвобождаться из этого ледяного плена. Он следил глазами за Вальдесом, и взгляд серых глаз северянина был мягок.
Освободил Бермессера первый луч рассвета. Почти серый, бледный, чуть ли не лунный, он стал вестником прощания. Светловолосая королева вскинула руки в разрезных рукавах, ее близнец подхватил ее за талию, поднимая выше и оба исчезли в короткой вспышке золотого пламени. И музыка стихла, все окончилось.
Уходили тени, кавалеры пропускали дам, простолюдины шли вперемешку с дворянами, они исчезали, тая в бледных лучах.
Еще кружились снежинки над залой, и слабо постукивали (кости?) барабаны, Ингунн остановилась, притянула брата, нежно коснулась ртом его лба. Она уже почти утратила человеческий облик, иссохшая плоть осыпалась, но Говард казалось, этого не видел. Он бессознательно, но бережно удерживал мертвую за кисти истлевших рук.
Еще один луч, уже уверенный, солнечный, Ингунн что-то шелестит, Хосс на мгновение размыкает руки, и вот последняя тень скользит за порог. Тяжелый жезл падает на пол и отскакивает на ногу Бермессеру, ушибая его через сапог.
Наваждение спало. Вальдес утирает мокрый лоб, неуверенно усмехается, недоверчиво крутит головой. Он тревожно смотрит на Кальдмеера, но Олаф не выглядит особенно взволнованным. Заметно, что он огорчен и на его лице застыло выражение отвращения, и Бермессеру становится неприятно. Как будто кто-то здесь смеет его винить в случившемся.
Оправданий его спутники не заслуживают, а Хосса Вернер силой оттаскивает от стены.
- Ее больше нет, - цедит Бермессер сквозь зубы, - и вообще, они давно мертвы.
Понемногу взгляд Хосса становится осмысленным, он не смотрит ни на кого из присутствующих, лишь берет руку Вернера, смотрит на его ладонь и тому становится не по себе. Там, где его руки касался жезл, пролег красный след, словно от ожога.
- Жезлы ушедших, - вдруг говорит Вальдес, - их было четыре таких. Один на Марикьяре, второй в Агарисе, про два других я не слышал ничего, кроме того, что они существовали. Древние жрецы, память о которых была высечена в камне, которую два поколения сбивали, и счищали со скал в Гальтаре, создали эти жезлы. Но тот, что на Марикьяре, насколько мне известно, прячут от чужих глаз не один круг.
- Вы когда-то хотели кого-то воскресить? – В первый раз за все время Вальдесом заинтересовался Хосс и Вернер удивился. В том, что касалось гоганов и марикьяре Хосс был нетерпим до бессмысленной ненависти, а тут он не просто смотрел на Вальдеса, он его видел. И человека в нем признал, раз соизволил заговорить.
- Хотел, - усмехнулся Вальдес, - да не верил в такое. Но те, кого я сегодня встретил, сказали мне, что за порогом очень спокойно, там нет боли и страдания.
- Я надеюсь, - Хосс отвернулся. Обычно такой любезный, он вышел из залы первым, не оглядываясь на своих спутников, окриком поднял слуг, и пресек все их разговоры о том, что этой ночью кто-то во сне видел покойника-отца, а кто-то бабку.
До самого Витфурта Хосс не взглянул ни на кого из спутников. Завязанный в мешковину жезл ехал в сундуке в телеге, касаться этого сундука без приказа на то, Бермессер запретил под страхом смерти.
THE END

Инфернальный бал прекрасен.
А вообще - вышло красиво и жутко.

Louis Lorraine, спасибо!
Приглашаю вас на этот бал) Иногда хочется побывать в таком месте. Нечасто, наше место среди живых, "горячих", но все же.

Ystya, спасибо, канешна...

Louis Lorraine, я сегодня настроен "и слушать мертвых соловьев"(с)))))) Меня мотивировали в эту сторону) Приходится делиться и этой стороной своей души)

Ystya, я сегодня настроен "и слушать мертвых соловьев"(с)))))) Меня мотивировали в эту сторону) ужасть...

Louis Lorraine, даваще))))) главное - делать это со всем возможным позитивом.

Ystya, позитив, в общем, удался тоже))

Louis Lorraine, спасибо)
Ворота Витфурта для вас тоже открыты, если что - вам там всегда будут рады)

Ystya, хм) Я подумаю)

Какой очаровательный ужас! Даже МиМ чем-то напомнило
штурмовать Витфурт с такими-то бабами полезет только дурак
русские, они русские! и белку, и коня, и избу, и вот это всё
Вообще отдельно мне нравится, как у тебя объемно и живо сделан мир, со всеми этими деталями, традициями и т.п.
Хотя мультифандом-таки испортил и меня - слово "жезл" никогда не будет для меня прежним

Louis Lorraine, подумайте-подумайте)

Кьянти, мррр, спасибо, дорогая!
и белку, и коня, и избу, и вот это всё это напрямую связано с более древними не столь галантными традициями, когда мужчины погибали в междоусобицах и основными кормилицами, а то и воинами становились женщины. В Витфурте это уже не традиция, но не осуждается, наоборот. Лишь бы человек нес мех белок своему господину, был бы им доволен и готов ради него на многое. К такому Витфурту особо не подобраться, у кого-то из женщин есть родичи в городе, кто-то просто доволен расположением господ к их образу жизни и серебром за шкурки) Главное - нет бунтов, все сыты. Хотя и Хоссы паштетов из соловьиных языков не едят, несмотря на свое положение. Сиюминутная роскошь - ничто по сравнению с длительной жизнью среди верных людей.
А эти женщины - их не так много. Обычно они сильны и крупны, типа Зои Гастаки или просто слишком вольнодумны или обижены. Но их не притесняют. Женщина, это не только ценный мех, хе-хе, но и источник всяческих благ. Хоссы любят женщин, вот это вечная традиция!))))
со всеми этими деталями, традициями и т.п. это ужасно, на самом деле) Оно приходит само и живет рядом, то и дело трогая мой разум лапкой, словно кошка. Если долго не обращать внимания кошка становится дятлом!!!!
слово "жезл" никогда не будет для меня прежним бгггг)))) Ну что поделать...