G; джен; AU, сказка-феерия; Валентин Придд и другиеЗапоздалый деньрожденный подарок Истье
Железное сердце
…И он взвоет в ярости, получив обещанное: сжав ладони на
куске льда, в глубине которого искрится железо. Сердце?
О да, вот оно, холодное, нездешнее, нечеловеческое сердце –
точка неподвижности в центре бури.
Форувиэ. Ноябрь
Тогда ты наденешь стальные кольца – но уже не для защиты.
Ты улыбнёшься, выходя наружу, и спрячешь ключ под
дверью, и шагнёшь на дорогу. И потом ты обернёшься и дашь
мне руку, тонкую, тёплую, в стальном браслете, и я согреюсь
от вечного холода у твоего сердца.
Форувиэ. Демоны
Я целую дитя свое, что с плачем жмется ко мне,
И слышу узких могил вкрадчиво-тихий зов,
Ветра бездомного крик над перекатом валов,
Ветра бездомного дрожь в закатном огне,
Ветра бездомного стук в створы небесных врат
И адских врат, и гонимых духов жалобы, визг и вой...
О, сердце, пронзенное ветром, их неукротимый рой
Роднее тебе Мадонны святой, мерцанья ее лампад.
Мельница. Неукротимое племя
(одна известная история, рассказанная иначе)– …Была тогда в нашем краю королева, о которой говорили, что на ложе принимает она… – рассказчик понизил голос, и Йенке, притаившийся на ведущей наверх лестнице сынишка трактирщика, весь превратился в слух. – Что-то в горле пересохло, еще бы кружечку верескового, хозяин, – уже будничным тоном заметил рассказчик, торговец из Белокамья, по большим праздникам навроде Врат Зимы привозивший в селение товары, слухи и сказания. Что ж до последних, то, надобно заметить, после кружки-другой знаменитого верескового эля отца Йенке, Рыжего Класа, любой болтун из города не хуже барда. Вот и нынче Клас, не скупясь, подливал хмельного – лишь в подобные сегодняшнему дни в “Пляшущей бочке” собиралось столько взрослых (а, значит, требующих выпивки с закуской) мужчин, что яблоку негде упасть.
– Благодарствую. Так о чем я говорил?
– Что королева…
– Верно. Поговаривали, что королева Катринге Пепельноволосая дарит своей любовью самого предводителя духов бури.
Йенке ахнул, прикрыв рот ладонью – но даже не сделай он этого, его бы никто не услышал в дружном вздохе. Йенке уже знал, что речь о Вороне – как знал он и то, что так, без затей, именовали грозового всадника, дабы не накликать беду. Запретным же именем, будь оно неладно, любопытный парнишка грезил давно, а вызнал его минувшим летом у старой Гинвиги, которую за глаза хоть и звали ведьмой, но никто другой так не помогал в недугах, как она. “Роко Алвара ищешь, котятко?”, – рассмеялась Гинвига, встретив Йенке на тропе, что за мельницей. Тот, испугавшись, припустил бегом, но той же ночью сдуру повторил услышанное имя вслух и что, если не оно, виной невиданному граду, уничтожившему посевы?
Скрипнув ступенькой, на которой сидел, мальчишка понял, что отвлекся:
– …Потерялось в веках, чему виной была королева, однако же доподлинно известно, что стал с той поры благородный Юстан искать смерти упорней, нежели иные добиваются благосклонности возлюбленной. Однажды на поле брани он почти достиг своей цели, но слетевший вниз из тучи ворон отвел несущий Юстану погибель вражеский клинок. Позже Юстана видели с мужем ликом страшным и прекрасным как гроза. Многие почитали то за большую честь, ведь сам первосвященник не единожды призывал крылатых неукротимых духов, и дарили они войскам короля победу за победой. Но отец Юстана, герцог Вальтер, не видел в подобной дружбе ничего, кроме бесчестья и зла.
В прежние времена представители сего знатного рода были потомками и наследниками богов морей, озер и рек, но век шел за веком, и железо боле не обжигает их рук. Женщины стали походить на омут либо дождь, льду уподобились мужчины. И светлые их глаза способны испугать до дрожи сполохами болотного огня или пламени цвета сирени.
То ли не ожидая опасности, то ли идя ей навстречу, но по первому же зову пришел к родичам Юстан. И не вернулся бегать с бурей. А что стало с душой его неупокоенной, о том сказители умалчивают.
Случилось далее так, что за повеленьем короля ушли ветра танцевать с волнами и будить спящие в далекой гавани корабли, и тогда же постигли королевство беды многие. Первой из оных называют повлекшую за собой усобицу смерть первосвященника. Не вышли старый герцог с супругой живыми из стен узилища – лишь наследник их Вальтин.
Подоспела тут беда вторая, некий самозванец именем Альдо, прозванный впоследствии Белые Штаны. Люди видели, как с небес облачных слетела на того нечестивца птица черная и огромная, обернулась мужем, и самовольно устремился он в темницу, и били о землю молнии бичами карающими. Однако никто не поверил, что преданность предводителя духов бури королю или королеве столь велика, что готов он свободой своею платить за жизнь их. Люди знающие предрекали – не к добру сия покорность Ворона. Но ослепленный гордыней Альдо Белые Штаны тешился раздумьями, как поступить ему с пленником.
Говорят еще, что Вальтин пытался вызволить Ворона, да тот не пошел с ним, но дал свое перо на удачу в бою – и точно, стал славным воином второй из сыновей Вальтера.
Ветер в ветвях боярышника что-то напевает Вальтину голосом брата, голосом матери вздыхает яблоня и осуждающий взгляд отца чудится промеж узловатых корней старого тиса. Вальтин сжимает губы, и, покрепче ухватив рукоять еще не познавшего брани и крови меча, идет искать на закате мандрагору, и кожаный мешочек полнится похожими на яблоки “яйцами духов”. Напитав рукавицы их соком, Вальтин отпирает запор за запором и видит Ворона, а тот видит его. И смеется: “Если бы я захотел, дитя льда, то порвались бы цепи вмиг, и поржавели двери, и отомкнулись замки”. Взор его можжевеловый не вытерпеть, но не опускает Вальтин головы…
Однажды на рассвете короля нашли мертвым – в покоях было жарко натоплено, но иней сверкал венцом на хладном челе его.
А затем самозванец, преисполнившись гордыни и вовсе непомерной, вздумал оседлать коня Ворона, и грива того коня была непроглядной тьмой, крылья вздымали бурю, а в глазах полыхал пожар. Взвился вороной под негожим наездником и сбросил того оземь – так, что безумец тотчас испустил дух. Будто бы из ниоткуда налетела следом вьюга, прыжком белого зверя сорвала с шеи королевы алый камень и умчалась прочь. Увидали затем, что все девять железных дверей рассыпались в прах, и долго еще хохотал в пустоте тех проемов шалый ветер.
Создание с обликом хищным и переменчивым прикладывает к обнаженной груди Ворона подобный застывшей капле камень и тот, кроваво сверкнув, тает во плоти как сахарная голова в горячем вине. Ранее будто припорошенные пылью, глаза Ворона сверкают яростной победной синевой, он что-то говорит на непонятном языке (был ли то человеческий язык?), ему отвечают, и в разломанное молниями небо тотчас врываются две призрачные тени – пса и ворона.
– Ох и хорош ваш эль!
Стукнула о столешницу пустая кружка, рассказчик тыльной стороной ладони утер губы.
– А кончилось все как же? – не вытерпел мастер Тамис, кузнец.
– А про то по-разному говорят. Послушать одних, так пробудилось зло старое, неизбывное…
Пряное вино остывает в чаше, на походной постели уснул рябиновый – еще не друг, но уже заметивший велящую сложить оружие омелу над их головами. Духи бури загоняют тучи как волчья стая оленя, закованные в сталь и осень странники жадно тянутся к теплу рук и взгляда, и помоги вам боги, если они присядут передохнуть у вашего очага.
Грань между льдом и железом иногда так легко переступить. И тогда твой холод будет греть, как греет пойманный кузнецом в клинок огонь подземья и звезд. Осыпется тогда пеплом старая боль, боль новую выпьет железное сердце – сердце бури, покой внутри шторма, близнец глубин под волнами, откуда ты вышел и куда не вернешься.
Мир древний, дикий, чуждый богам не менее людей взял Вальтина себе. А там, где ранее был его дом, сестра целует мужа своего в губы и тот падает бездыханным; садится затем она у изголовья младших братьев, желая добрих снов, и – приводит сны дурные.
В груди раскаляется докрасна – чтобы в глазах вздыбиться стылой морской волной. Тянется Вальтин рукою к оберегу в чужом распахнутом вороте и застывает в неприкосновении: согреет или обожжет?
18–22 октября 2014 годаПрочитать/скачать в формате .docx Код для Обзоров