я дебил.
коротко, емко и за дело.

Вальтер Придд, Штанцлер, Оллар, нмп, нжп, Люцилла.

читать дальше- Эр Август, шоэтабыло?!)))
- Эр Вальтер, я ни при чем, я старый, больной…)))
- Очередная гадость на благо кесарии?)))
- Ну что Вы, право…))) на благо Великой Талигойи)))

Вальтер Придд, Штанцлер, выходец, Люцилла).

читать дальшеПробрались двое ЛЧ в библиотеку кардинала, чтоб книгу отравить, пробило полночь и тут началось страшное)
- Похоже, этот выходец к Вам.
- Эр Вальтер, сделайте что-нибудь!!!
- Удивительно похожа на Магдалу Эпинэ…хотите поговорить об этом, эр Август?
- Я Вам все расскажу, честно-честно, только потом!!!!!!!!!
А книгу они все-таки отравили. Ею Сильвестр и начитался до сердечного приступа, а шадди тут не при чем.

Когда-то давно задержался глаз на фразе, характеризующей Арно Савиньяка (от Спрута, понятное дело) «Вы всегда внимательно следили за поединками, в которых не участвовали сами» (с) Возможно, цитата приведена не дословно))) Так вот, никогда бы не подумал, что на такое способен (никогда не говори никогда, ага) но теперь я собираюсь последить за кое-кем и кое-чем на ЗФБ.
читать дальшеМне невдомек, почему столько эмоций вокруг ВМФ ОЭ??? Все время нахожу кучу негатива от анонов на том же ОЭголике, но не помню ничего такого, за что можно было бы ругать ВМФ (это я про прошедшую зиму).
Вобщем, если доживем, буду пристально наблюдать, читать, смотреть, комментить, радоваться, возмущаться, бегать за командой с печеньками, помпонами, сирдцами, шваброй, в зависимости от того, как мне понравятся выкладки.
Ну и не то, чтоб я надеялся, но …
А вдруг в команде Редких пейрингов или где-нить еще проскользнет что-то про герцога Вальтера Придда («моя прелессссть»))))) ?))))
Картинки:
Это герцог Вальтер на счастье для команды Редких пейрингов))))
читать дальше
А это – мое пожелание удачи команде ВМФ.
читать дальше

был у меня вчера любопытный флуд, относительно баб на корабле. Могла ли принцесса пожелать морского путешествия? могла. Можно было спасти каюту адмирала на ВЗ от захвата ее женщиной? можно (выдвинули пушку на середину, все заставили ящиками), пришлось бы уступить ей каюту фок Хоссу? обязательно) А еще, т.к. свита принцессы наверняка дружно висела на леере (хотя бы первые дни), а сама Гудрун гордилась своим телом (и правильно делала) и была уверена в том, что на нее никто без ее желания не покусится (во-первых, папенька и во-вторых, кузен) и все бабы стер... провокаторши те еще, такое вполне могло бы быть.
читать дальше

Имхо - из-за Штефана. Я бы за брата...
Валентин возмужает, поумнеет и поймет, кто виновник гибели и дяди и брата (Юстиниана - косвенный, но не будь Алвы...).
Мне кажется, Рокэ это понимал, потому неопытный юнец и стал полковником. Как просто рассчитать то, что мальчишка отправится доказывать, что достоин хоть чего-то... и скорее всего, погибнет. Потому что, доказывая, не станет прятаться ни за чьими спинами. А прикрывать Придда никто не разбежится.
Вальтер и Штефан, как иллюстрация.
читать дальше

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Вальтер и спрутокотики) Тут герцог должен был быть коварным, но я не смог. Он же - мимими!!!!! А я хотел, чтоб он гладил спрутокотика и выглядел, как дон Корлеоне...
читать дальше
Вариант развития событий на "Верной звезде".
Берет "Астера" врага на абордаж, а враг не сопротивляеццо. А потом вообще, оказывается, что команда пьяна, фок Бермессер, напевая "Кружку поднять и пить, найерелла, Нам пить до утра, пока отлив не настал"... приглашает незваных гостей, фок Хосс видит кэцхен "- О, бабы!!!! Я старый моряк и не знаю слов любви..."
Зачем гнались за "Селезнем"? Для компании. Собратьев увидели, соскучились по компании, че. Почему стреляли? Так типа фейерверк! Олаф ругается, желая срочно вернуться на флот и в свое адмиральство, Вальдес в ступоре.
читать дальше

Вот так нечаянно натыкаешься на хорошую вещь, читаешь, перечитываешь, ностальгируешь, рисуешь, перепащиваешь...
Обожаю эту вещь!
Пишет  Mutineer:

Крипи-неделька, живые мертвецы (а по-нашему просто выходцы))))
Пара слов про фичок: читать дальшеМне приддлагали поменять название на более позитивное, я даже попыталась, но зачем врать - всё плохо хД Тем более у меня когда-то было отличное начинание: беря пример с Камши называть фики именем карт, так вот эта карта подходит как нельзя лучше.

АПД: Офигенные иллюстрации от капитана!
Пишет  Ystya:





Автор: Mutineer
Название: Повешенный
Персонажи Ротгер Вальдес, Вернер фок Бермессер, Пауль фок Таннер, фок Хосс
Размер 7010 слов
Категория: джен
Рейтинг PG
Жанр: AU, мистика
Краткое содержание В Хексберг завелась какая-то херня, что удивительным образом почему-то совпало с казнью офицеров «Верной звезды».
Предупреждения: смерть персонажей
читать дальше

Стынет лёд на губах,
Смотрит сквозь меня судьба,
Жизнь забыла, смерть не ждёт
У своей черты…
© Кипелов «Пророк»

Мачты «Астэры» скрылись за горизонтом ещё до темноты.
На Устричное море опускалась ночь, и одновременно исчез ветер. Мёртвый корабль замер, во второй раз оказавшись в плену штиля. В одно мгновенье паруса бессильно обвисли, но двенадцать тел продолжали покачиваться в петлях — это медленно поворачивались реи. И так же медленно тянулась ночь.
За две склянки до рассвета вернулся ветер. «Верная звезда» развернулась, оставляя белую пенную полосу на чёрной воде. Корабль шел всё быстрее, паруса наполнились ветром — старые, рваные паруса.
Сиротливо покачивались на реях истлевшие, оборванные верёвки.

***

Хексберг уже было видно невооруженным глазом. Ротгер сложил зрительную трубу, не глядя передал адъютанту и отсалютовал возвышающейся над городом горе. Его не было всего пять дней, а всё равно успел соскучиться.
Он хозяйски пересчитал стоящие в порту линеалы: все здесь, вот и славно. Напрасно беспокоился. Вот только тревога продолжала грызть — с того самого момента, как подвыпивший купец рассказал ему о странном корабле, виденном издали при дневном свете. Корабль дрейфовал с обвисшими парусами, на реях и на палубе не суетились матросы — и купец так перепугался, что приблизиться не решился.
Тогда Ротгер только посмеялся над сытыми послеобеденными кошмарами толстяка. Но потом эту же историю ему повторили несколько раз, с новыми подробностями. Про истлевшие паруса, например. Ночью они наполнялись ветром, но фонари на корме и на носу не горели, и никто не стоял у штурвала. Корабль шел на всех парусах в тишине и темноте. У этого корабля даже было название, Ротгер не спрашивал, он и так его знал.
Шестнадцать дней давно минули, а ведь выходцы возвращаются на шестнадцатый день... Но только не в Хексберг: девочки верно хранят город.
Потому-то Ротгер и вышел в море, но никакого корабля не встретил, ни на шестнадцатый, ни даже на двадцатый день, и велел возвращаться, махнув рукой на несостоявшийся улов.
И всё-таки что-то было не так. Ротгер жадно вглядывался в знакомую вязь домиков, ползущих вверх по склону — и не сразу понял, что искать нужно намного ближе. Когда он выходил из залива, бродячие волны бились о борт, прощаясь. Сейчас их не было, корабль шел ровно, и в небе не звучал серебряный смех. «Астэру» никто не встречал.
Ротгер ущипнул себя за запястье, надеясь проснуться, но боль была слабой и реальной. Он растерянно посмотрел в небо, словно надеясь увидеть... Хорошо, что в каюте всегда лежит нитка жемчуга!
Наверх он бежал, пока хватало дыхания, по извилистым, мощёным брусчаткой улочкам. Кажется, навстречу попадались знакомые лица, но он просто не мог остановиться, не замечал никого и ничего, город превратился в размытую картинку, в декорации к представлению уличных артистов. Была только вершина горы, маячившая высоко над черепичными крышами.
По склону Ротгер карабкался с трудом — устал от бега, ноги едва держали, сердце колотилось в горле. Он хватался за ветки кустов, чтобы удержать равновесие, но не позволял себе остановиться ни на секунду. Просто чтобы не думать о том, что могло произойти?
Вершина горы, плоская площадка с пологим склоном с одной стороны и обрывом с другой, поросла травой по пояс. Ротгер раздвинул её и выругался. Белое дерево было выдрано с корнями, и словно ураганом отброшено от уродливой кучи выпотрошенной земли. Ротгер подошел, коснулся мёртвых веток, потом вцепился в них обеими руками и рассмеялся. Всё было кончено.
Вот только он так и не узнал, почему.
Уходя, он упрямо повесил нитку жемчуга на ветку.

***

Ротгер не сразу заметил, как сильно изменился город. Было тихо, очень тихо. И горожане провожали его мрачными взглядами, мрачными лицами, мрачным молчанием, словно это он был в чём-то виноват!
Ротгер шел быстро, старательно не глядя по сторонам. Почему-то казалось, что ещё немного, и он не успеет, и в спину полетят камни.
Он видел любопытные глаза в щелях заборов, между неплотно прикрытых штор, казалось, весь город собрался, чтобы увидеть его, и совершенно не хотелось улыбаться, махать рукой и шутить.
Библиотека, вот что нужно. В старых книгах, в этих замшелых фолиантах гальтарских времён, обтянутых человеческой кожей и исписанных кровью младенцев — там должно быть написано, как вернуть кэцхен. Как хотя бы поговорить с ними!
Алва должен знать. Он прочитал эту гальтарскую чушь, ещё когда все смеялись над ним и не верили, что она может пригодиться. Возможно, дело в Изломе? В этих странных слухах о погромах и безумии, в которые Ротгеру слабо верилось?
Но добраться до Алвы теперь не проще, чем до девочек — никто не знает, где он и жив ли. Одни видели его на севере, другие на юге, третьи в столице, и никому нельзя верить.
Пасмурное небо наконец-то решилось, и мелкая морось начала оседать на камни мостовой. Ну и паршивое же выдалось лето! Не выдержав, Ротгер подмигнул молоденькой девушке, вышедшей на крыльцо. Она комкала серый застиранный фартук, и глаза у неё были пустые. Она отшатнулась и поспешно скрылась в доме.
— Кажется, мне здесь не рады, — сказал Ротгер, потому что немедленно нужно было что-то сделать с этой тишиной.
Ему не ответили, даже собаки молчали. Улицы вились под ногами, как нити судеб, сходясь, разветвляясь и перемешиваясь, и Ротгер впервые чувствовал себя чужим в Хексберг.
Скорее домой, там он напьётся, отоспится и утром, возможно, его разбудит мелодичный смех если не кэцхен, так девушки из дома напротив.
В кабинете на столе, Ротгера ждала записка, успевшая покрыться тонким слоем пыли. Записка от Олафа: адмирал писал, что уезжает из Хексберг, пользуясь своим статусом гостя.
Даже не попрощался... Ротгер нашел бутылку вина и заперся с ней в спальне.

***

Не спалось.
Сон казался ловушкой; Ротгер то и дело проваливался в неё — и тут же силой вырывался в реальность, он сам не знал, зачем это делает, ведь намного проще было дать себе отдых. Возможно, завтра утром закончится дождь, и мир перестанет казаться таким бесцветным. Может быть, утром в небе снова послышится перезвон серебряных колокольчиков.
Но спать Ротгер не мог.
Не зажигая свет, он встал и, найдя бутылку недопитой «Крови», приложился к горлышку.
Если бы Олаф был здесь, Ротгер спустился к нему. Они зажгли бы свечи и проговорили до утра. Вдвоём было бы не так тоскливо, не так... неуютно. Сколько раз они спасали друг друга от одиноких вечеров — уже и не сосчитать.
И всё-таки Ротгер был рад, что Олаф уехал из Хексберг.
Хотелось напиться до беспамятства, но он не мог позволить себе это, пока не разберётся в происходящем. Прятаться — удел испуганных лавочников и гусиных прихвостней. А Ротгер Вальдес просто не умеет бояться. Не должен уметь.
Он подошел к окну. Город спал в кромешной тьме, луна спряталась за тучами, и дождь вяло барабанил по подоконнику, тук-тук, пауза, тук-тук-тук, пауза, снова тук-тук-тук, как будто пытался о чём-то рассказать. И чем дольше Ротгер вглядывался в темноту, тем тревожнее ему становилось. Наконец он задёрнул шторы и лёг в успевшую остыть постель.
Из его окна не было видно море. Возможно, именно в этом всё дело? В море разгадка?
Часы на ратуше прозвонили одиннадцать с четвертью. По-прежнему не спалось. Ротгер встал и так же на ощупь надел мундир, а потом принялся шарить по ковру в поисках сапог.
И тут же замер. Далеко, на пределе слышимости, завыли собаки. Где-то за городом, на болотах — откуда же их столько? Потом вой оборвался, и тишина стала ещё оглушительнее. Ни одна собака в Хексберг не ответила им. Ни одна... Схватив шпагу, Ротгер бросился вниз по лестнице.
Моряк, если только это не Бермессер, не должен бояться моря, дослужившись до вице-адмирала. Ротгер и не боялся, просто ему отчаянно не хотелось спускаться в порт. Он больше не бежал, но его торопливые шаги отдавались от влажных стен, закрытых ставен, тёмных окон гулким эхом. И ему казалось, что из-за ставен и штор за ним наблюдают сотни глаз.
Ни в одном окне не горел свет. Не прятались в подворотни подозрительные тени: убийцы, насильники, воры, запоздалые гуляки. Ротгер с радостью бросился бы к любому из них, просто проверить, не снится ли — но их не было. Продолжая петлять, дорога вывела его к ратуше, на пустую площадь. Несколько фонарей светились бледным светом, и их отражение на мокрых камнях, казалось, отливает зеленью. Ротгер сощурился, пытаясь прогнать наваждение, но не смог — и поторопился убраться с площади обратно под прикрытие домов. Отсюда дорога до порта шла прямо.
В порту, как и днём, покачивались у причала рыбацкие лодки, и на блаженных несколько секунд показалось, что ничего не изменилось. Сквозь морось виднелись тусклые фонари линеалов, стоящих на рейде. Солёный ветер с привкусом водорослей внушал спокойствие и напоминал об уюте адмиральской каюты на «Астэре». Хотелось выйти в море и забыть обо всём хотя бы до утра.
Ротгер сел на причале, свесив ноги. Волны, набегая, жадно лизали подошвы сапог. Прислушиваясь до звона в ушах, Ротгер пытался сквозь шум волн и ветра услышать знакомый серебряный смех. Девочки ведь не могли его бросить! Если бы они знали, как сухо и пусто стало в груди, они бы вернулись. Без них он был вполовину собой, а, может, и не собой вовсе. Каким-то мрачным типом, непонятно что делающим в его теле, костюме, шляпе, с его шпагой на боку, с его перстнем на пальце.
Поддавшись порыву, Ротгер стащил перстень и, отчаянно размахнувшись, бросил далеко в воду. Он не услышал даже плеска.
— Вы сможете его найти. Как нашли шпагу Олафа. А без вас и он мне не нужен.
Ничего не произошло. Лунный свет скользнул по воде, словно ножом разрезая её на две чёрные половины. В свете луны ночь казалась ещё темнее.
Луна выходила из-за туч медленно, и одновременно переставал дождь. Капли больше не стекали с полей шляпы. Лунная дорожка всё ширилась. Один её конец упирался прямо в ноги Ротгера, как будто море расстилало перед ним ковёр: вставай и иди! Другая терялась во тьме, за горизонтом, и стала хорошо заметна чёрная точка на ней. Запоздалые купцы, рыбаки с уловом?
Корабль стремительно летел к Хексберг, увеличиваясь на глазах, хотя ветер едва трепал волосы. Потом сильный порыв наконец достиг Ротгера, бросил ему в лицо солёные брызги. Волна захлестнула причал, и, не схватись он за край досок, смыла бы его в море. Ротгер вскочил, рука потянулась к шпаге, хотя тут больше пригодились бы свечи и заговоры.
Ледяная ладонь накрыла его сжавшиеся на эфесе пальцы.
— Вы ужасно настойчивы, адмирал цур зее, — сказал Ротгер, не оборачиваясь. — Сколько раз вас нужно повесить, чтобы вы наконец соизволили избавить этот мир от своего навязчивого присутствия?
— Одного вполне хватило, господин Вальдес.

***

Бермессер развалился в кресле, закинув ногу на ногу. Его элегантные сапоги были начищены до блеска и покачивались у Ротгера перед лицом. Зеленоватый свет четырёх свечей отражался в них. В пальцах Бермессер как чётки перебирал нитку жемчуга, то накручивая на палец, то продолжая «молиться».
Ротгер сидел на ковре у его ног и единственный пил вино, назло двенадцати, которые уже не могли ощутить вкус кэналлийского. Или даже обычной червивой галеты. И всё-таки победителем он себя не чувствовал, хотя дриксы и были почти месяц как мертвы. Уж слишком деятельными оказались эти мертвецы.
— Это так скучно, господин Вальдес. Вы назвали меня по имени, вы впустили меня в свой дом, и всё равно мне не хочется вас убивать. Вы просто вообразить себе не можете, что это за скука, быть мёртвым!
«Чтоб тебя закатные твари сожрали», — вяло подумал Ротгер. Он чувствовал себя совершенно опустошенным, даже чтобы как следует выругаться.
— Я с удовольствием бы спустил с него шкуру, — предложил фок Хосс, отходя от камина, в котором плясало мертвенно-зелёное пламя. Ротгер видел, как капитан «Звезды» тянет к нему руки, но оно не могло согреть мертвеца. — Выпустил бы ему кишки и оставил умирать. А можно развлекаться с ним каждую ночь, и он сам однажды взмолится о смерти.
Ротгер подумал, что тоже его ненавидит. Правда, он-то Хоссу уже отомстил. И теперь эта мёртвая скотина...
Бермессер молча покачал головой, и жемчуг вдруг оказался у Ротгера на шее. Натянулся, впиваясь в кожу.
— Капитан, вы говорите, как живой.
Бледные губы Бермессера скривились в презрительной гримасе. Ротгер оттолкнул его руку и сунул жемчуг под рубашку. Он обязан был провисеть, обмотанный вокруг ветки, не меньше Круга, если бы не проклятые выходцы. Нитка разорвалась, и жемчужины со стуком рассыпались по полу.
— Тление, — задумчиво сказал Бермессер.
Прикоснулся к рубашке Ротгера — и она расползлась по швам. Омерзительный запах гнили забил ноздри. Ротгер поспешно глотнул вина, и его едва не стошнило. Словно хлебнул застоявшейся воды из портовой лужи! Бутылка полетела в стену.
— На рассвете мы уйдём. После заката вернёмся снова. Только город больше не отпустит никого.
— Как вам удалось справиться с кэцхен?
— О, они славные цыпочки, — один из офицеров хрипло рассмеялся. Ротгер не помнил имени, помнил только, что Руппи настоял на его казни. Двенадцатый.
— Они ушли сами, — громко сказал фок Хосс. — Потому что так рассудило море.
Бермессер опустил ладонь Ротгеру на плечо.
— С того, кому много даётся, много спросится, — Бермессер снова качнул начищенным сапогом, едва не задев Ротгера по щеке. — Безусловно, вам дали очень много, вице-адмирал. Я бы даже сказал, чрезмерно.
Плечо под его пальцами совершенно заледенело. Прикосновение выходца лишало воли — иначе Ротгер не сидел бы здесь, конечно. Хотя он и сам не знал, что стал бы делать. Сможет ли добраться до «Астэры»? И... что случилось с командой?
Вместо этого он насмешливо спросил:
— И кто же из наших милосердных богов не согласен с тем, что такой дряни, как ты, не место в море?
— Море, — спокойно ответил Бермессер.
Ротгер сначала подумал, что он дразнится. Только через несколько мгновений сообразил, что получил ответ.
Выходцем Бермессер нравился Ротгеру больше, как ни странно, и при этом бесил до дрожи в руках, бесил каждым словом, которое падало, как льдинка. В его и так небольшом мозгу, теперь мёртвом, не осталось места чувствам? Ротгер ему завидовал.
— Я судил вас судом моря.
— Так вы утверждали, потому что вам было это выгодно. Но лучше бы вы поинтересовались мнением самого моря. Да, возможно, я ему не нравлюсь. Но точно так же ему не нравится, когда сводят счёты, прикрываясь его именем. Вы играли в интересах Талига; у моря нет интересов, кроме справедливости.
— Это справедливо, — усмехнулся Ротгер. — Каков флот, таков и адмирал. Все мертвы. Только флот покорно лежит на дне, где ему и место!
Прорычав ругательство, фок Хосс вцепился Ротгеру в шею, и Ротгера передёрнуло от отвращения. Они все просто трупы, каким-то нелепым образом способные двигаться и говорить! Он попытался разжать окоченевшие пальцы — безуспешно, и закашлялся, когда воздуха стало не хватать.
— Капитан!
Бермессер впервые повысил голос, почти незаметно, но этого хватило. Фок Хосс отшатнулся, как от эсперы.
— Оставь, — посоветовал ему гусь, сидящий на подоконнике, ногами наружу, — это ничуть не оскорбительнее, чем защитник мёртвого города. Даже наоборот, забавно будет посмотреть, как и что он собирается защищать.
— Посмотрите, — прохрипел Ротгер. — Клянусь, это будет последнее, что вы...
И тут Бермессер поднялся. Ротгер невольно отпрянул, но рука выходца сжалась на плече до синяков, Ротгеру показалось, что пальцы проткнули кожу, если не когтями, так могильным холодом, и ноги мгновенно стали ватными и бесполезными. Выходец удерживал его, не давая упасть.
— Мёртвые не выпускают кишки, — сказал он. — И никого не вешают, конечно.
Его лицо становилось всё ближе, пока не осталось единственным, что Ротгер мог видеть. Кукольное белое лицо, белые губы, белые волосы, серые провалы мёртвых глаз, золотое полукружие серьги, всё то, чему не место в его гостиной, эта нелепая пародия на нелепого человека!
Толкнув его в грудь со всей силы, Ротгер попытался бежать, но выходцы стояли вокруг, плечом к плечу, их белые лица — единственное, что он мог рассмотреть как следует, чёрная дриксенская форма сливалась с темнотой ночи.
— Вы думаете, выход есть? — спросил за спиной Бермессер. — Нет.
Его белёсая рожа снова замаячила перед глазами и, склонившись к Ротгеру, он коснулся его губ. Он пах горьким миндалем и влажной землёй.
Сознание начало мутиться, кажется, Ротгер пытался закричать и вырваться, но не мог пошевелиться. Это не было поцелуем, во всяком случае, не человеческим — выходец вытягивал из него тепло, Ротогер начал дрожать, начал проваливаться, он видел только почерневшие глаза Бермессера, они тянули его за собой, на глубину.
И то, что ждало его на дне, не было смертью. Но Ротгер всё равно мечтал, чтобы это была всего лишь смерть.

***

Серый дождливый день остался снаружи стекла, не проникая в комнату, в которой теперь навеки поселилась ночь. Было холодно, как в могиле.
Ротгер со стоном приподнялся на локте, тело затекло от неудобной позы. Выходцы оставили его там, где он свалился — посреди гостиной, на расползшемся по нитке ковре. Стенные панели поела плесень, лужица гнилого вина лизала рассохшуюся ножку кресла.
Он рассеянно коснулся пальцами губ. Приснилось?
Потом вскочил и бросился в спальню. Там ничего не изменилось, и зеркало по-прежнему стояло на столике для умывания. Ротгер долго всматривался в своё отражение, пытаясь найти в себе черты выходца, какую-нибудь печать смерти, он не знал, что именно, но Бермессер не мог сделать это просто так! Ничего необычного не было, пока стекло не замутилось и не треснуло надвое.
На звонок никто не явился. Ротгер сам достал новую рубашку, надел парадный мундир и обошел весь дом. Слуги исчезли, но всё остальное, насколько он мог заметить, осталось на своих местах. Отломив кусок чёрствого хлеба и отрезав кусок сыра, Ротгетр наскоро перекусил, не чувствуя вкуса, и вышел на улицу.
Сегодня никто не провожал его взглядами и никто не пытался поздороваться. Ротгер окликнул булочника, державшего лавку через два дома, но тот не ответил. Тогда Ротгер помахал рукой знакомой разносчице из «Трёх гусей», но она посмотрела сквозь и торопливо прошла мимо. Ротгер только пожал плечами. Сначала адмиралтейство, с остальным он разберётся позже.
Трёхэтажное здание адмиралтейства возвышалось над старыми портовыми домиками и тавернами, как линеал над рыбачьими лодками. На шпиле развевался «Победитель дракона» — как всегда, как будто всё в порядке. Вот только дверь адмиралтейства была распахнута настежь.
Ротгер вдруг почувствовал себя неуютно, переступая порог — и замер. Сквозняк трепал рассыпанные по полу листы бумаги: обычные светлые, и пожелтевшие от времени, и украшенные печатями в три ряда, с гербами разной пышности и без. Дальше можно было не идти, но Ротгер упрямо прошел через холл и обнаружил, что дежурный лейтенант сидит где ему положено, за столом у парадной лестницы.
— Что тут у вас творится? — с облегчением рявкнул Ротгер. — Доложить по форме!
Лейтенант не ответил, даже не поднял головы.
— Забыли своего вице-адмирала? — угрожающе спросил Ротгер, нависая над столом.
Мальчишка смотрел сквозь него.
— Или теперь Бермессер, чтоб его крабья тёща отымела, ваш адмирал?!
Ротгер схватил лейтенанта за воротник и встряхнул. Тот испуганно завизжал, пытаясь отбиться.
— Отпустите, — вопил он, — отпустите, я не хочу, я не виноват, отпустите, сейчас же день!
Его кулак заехал Ротгеру по скуле, и тот наконец разжал руки. Мальчишка продолжал молотить кулаками воздух, и у Ротгера по позвоночнику пополз не страх даже — ужас.
— Я здесь, — хриплым шепотом сказал он. Потом набрал в лёгкие воздуха и заорал в полную силу, как на шканцах в шторм: — Я здесь!
Лейтенант, убедившись, что опасность миновала, поправил перекосившийся мундир и украдкой вытер вспотевшие от страха виски. Ротгер смёл со стола письменный прибор и быстро побежал вверх по лестнице, отпечатывая на секретных приказах подошвы сапог.
По пустым коридорам гуляли сквозняки, рассыпанная бумага лежала всюду, покрывая пол ровным слоем, двери кабинетов кто-то оставил распахнутыми, но нигде не было людей. Ротгер добрался до своего кабинета, такого же разгромленного, как и все остальные. На середине столешницы, так, чтобы её наверняка заметили, лежала свёрнутая змеиным кольцом верёвка со скользящей петлёй на конце. Ротгер не стал её трогать, смахнул на пол остриём шпаги и пнул в угол. Зачем-то заглянул на каждую полку, в каждый ящик стола. В один кто-то вылил чернила, прямо на документы, в одном лежало несколько сломанных перьев и ножик для бумаги, остальные были пусты.
Наводить порядок Ротгер не стал. Ему нужно было немедленно поговорить хоть с кем-нибудь, чтобы понять, что происходит. Не подцепил ли он лихорадку? Ведь не может же это происходить на самом деле?
Сначала Ротгер попытался отыскать Дитриха, но безуспешно, пришлось отправляться в казармы к Паулю. Помочь никто не мог. Все, кого Ротгер пытался остановить и расспросить, по-прежнему смотрели сквозь него, что бы он ни делал: кричал, звал, махал руками. Он даже забрался на помост для казней и представлений напротив ратуши, но ни один человек не остановился и не подошел.
Ротгер почувствовал себя совершенно опустошенным и долго сидел на краю помоста, всматриваясь в лица людей. Они были живыми, но походили скорее на тени. Даже те, кого он помнил и узнавал, выглядели как после долгой болезни.
Наверное, он мог бы стать пророком: их тоже никто не слышал. Или предсказателем: их никто не слушал.
Ему нужны книги, он должен понять, что с ним сделал Бермессер и как с этим справиться, иначе те, кто ещё остался в живых, погибнут. Ему нужен кто-нибудь живой!
Спрыгнув с помоста, Ротгер продолжил путь к казармам, на окраину Хексберг. Он рассчитывал увидеть в казармах тот же разгром, но, к величайшему его облегчению, всё было в порядке. У ворот несли караул двое солдат, ещё двое ходили вдоль стены.
— Мне нужен фок Таннер, — сказал Ротгер, но его не услышали. Тогда он вошел без приглашения — где нужный кабинет, он помнил, да и приглашение вице-адмиралу ни к чему.
Пауля на месте не оказалось, и Ротгер занял стул для посетителей, собираясь во что бы то ни стало дождаться генерала. Время тянулось медленно, за окном потемнело, как перед грозой, хотя до сумерек оставалось ещё несколько часов, и Ротгер ужаснулся тому, сколько времени потратил впустую, пытаясь докричаться до обречённой толпы.
Кошачий пророк...
Время шло, бесценное время, которое оставалось до темноты — а потом выходцы вернутся, и он снова превратится в беспомощный кусок дерьма. Время, которое можно было бы провести в библиотеке...
Дверь отворилась бесшумно, и в кабинет вошел фок Таннер.
— Пауль!
Ротгер и не ожидал, что его услышат. Тогда он вскочил и взял друга за руку. Тот отшатнулся, налетел на стену и потянулся к эспере и к шпаге одновременно. Ротгер вовсе не собирался нечаянно умирать или убивать, вместо этого он торопливо схватил со стола лист бумаги, перо и быстро нацарапал, оставляя кляксы: «Это я, Ротгер!»
— Кто здесь? — угрожающе спросил Пауль, приближаясь к столу. Бумагу он не видел, тогда Ротгер положил её на столешницу. Это сработало — успокоившись, комендант уселся в кресло — и заметил её наконец. — Ротгер? Каких закатных тварей? Я тебя не вижу!
«Я знаю. Творится Леворукий знает что. Помоги мне. Нужно уводить людей».
— Оставить город? Ты с ума сошел!
— Это ты сошел! Выходцы заберут всех!
Ротгер вспомнил, что его не слышат, и написал то же самое.
— Выходцы? О чём ты?
«Ты их не видел?»
— Конечно нет. Впрочем, я и тебя не вижу. Может быть, ты наконец объяснишься?
Ротгер так торопился, что получались не буквы, а кошки знают что. Перо царапало и рвало бумагу, и всё-таки ему казалось, что надо писать ещё быстрее, времени почти не осталось.
«Помнишь, я повесил офицеров „Звезды“? Они вернулись, потому что ушли девочки. Они утверждают, что им помогает море. Мы должны найти в книгах, как отправить их в Закат. Но сначала вывести людей из Хексберг. Или это сделают выходцы».
— «Верная звезда»? — задумчиво переспросил Пауль, покусывая костяшки пальцев. — Значит, всё дело только в том, что последний адмирал цур зее обиделся на тебя? Я могу его понять.
— Я был прав! — крикнул Ротгер, сминая лист. — Я! Всё! Сделал! Правильно!
— Так, значит, это из-за тебя...
Ротгер, застонав, заткнул уши. О чём только думает этот болван?!
— Нет же! Я должен был вздёрнуть эту мразь, и вздёрнул бы ещё шестнадцать раз!
Конечно, это не из-за него, это из-за проклятого Бермессера, почему Пауль не понимает, кошки его задери?!
«Это из-за Бермессера! Где Дитрих?»
— Не знаю, — немного растерянно сказал Пауль. — Разве его нигде нет?
«Представь себе! А в адмиралтействе ты был?! Там разгром!»
Наконец-то! Комендант побледнел и вскочил на ноги.
— Если это глупая шутка...
«Сходи проверь!» Он едва удержался и не написал «дурак». Как можно быть таким... таким слепым?!
— Хорошо. Я проверю.
Фок Таннер быстрым шагом вышел из кабинета, и Ротгер последовал за ним, прихватив чернильницу; бумаги хватит и в адмиралтействе.
Конечно, Пауль решил ехать верхом, и Ротгеру ничего не оставалось, кроме как украсть лошадь из гарнизонной конюшне. Не бежать же за ним?
За воротами комендант обернулся.
— Ротгер, это правда ты? Я вижу только... Пожалуйста, не смейся, я вижу только лошадь. Седло пустое, но поводья...
При всём желании Ротгер не смог бы ему ответить, поэтому просто поднял лошадь на дыбы и, пришпорив, первым свернул на ведущую к адмиралтейству улицу. Судя по стуку копыт, фок Таннер не отставал.
В адмиралтействе ничего не изменилось, только лейтенанта за столом уже не было, и Ротгер не мог его осудить за побег. Охранять всё равно больше нечего.
— Создатель милосердный, — прошептал Пауль, входя. — Что... что здесь произошло?!
Ротгер опустился на колени, взял первый попавшийся лист, украшенный королевским гербом, и размашисто написал: «Выходцы!» Крабы тебя дери, болван!
— Но как же... Не может быть!
«Возьми себя в руки, до темноты мало времени».
— Что я должен делать?
«Вывести из города столько людей, сколько сможешь. Потом вернёшься и поможешь мне с книгами. Я буду в библиотеке, в ратуше».
— Хорошо. Хорошо, Ротгер, я всё сделаю!
Пауль попятился — и Ротгер понял: не вернётся. Хорошо, если прихватит хоть кого-нибудь с собой, а не сбежит один. Но ведь это Пауль, его друг, а не какой-нибудь... Бермессер! Неужели он оказался таким же подлецом?
Ротгер прикрыл дверь, выходя из холла. Адмиралтейство, пустынное, с тёмными окнами, казалось, смотрело ему в спину, пока он шел через площадь. Часы пробили восемь, когда он поднимался по мраморным ступеням в библиотеку, и снова ему навстречу никто не попался. Неужели и здесь?..
Тоскливое предчувствие кольнуло его, когда он взялся за дверную ручку и толкнул тяжелую дверь. В лицо пахнуло гнилью и сыростью.
Книги, разбросанные по полу, выглядели так, словно их оставили под дождём на несколько месяцев. Со стен свисали шпалеры, стеллажи перекосились, паркет вздулся, по белому потолку цвели чёрные пятна грибка.
Ротгер обессилено сполз по дверному косяку на пол и закрыл глаза. Прошло минут пять, прежде чем он восстановил самообладание и поднял ближайшую книгу. Страницы слиплись, чернила размылись, покрыв пожелтевшую бумагу нечитаемыми пятнами. Бумага расползалась в руках — мокрая, склизкая, как плесень. В отвращении Ротгер отбросил книгу прочь. И всё равно так просто отступиться уже не мог. Пока окончательно не стемнело, он бродил между стеллажами, поднимая книги, пытаясь прочитать надписи на обложках, даже находил что-то подходящее, но текст был уничтожен безвозвратно.
Наконец он сдался и, захватив из камина горсть углей, спустился в холл и устроился на нижней ступеньке.
Через пол часа появился фок Таннер. Он был бледен, как будто сам успел стать выходцем, и размахивал факелом, хотя на улице были только поздние сумерки.
— Ротгер! — крикнул он, и в его голосе отчётливо читалась паника.
«Здесь», написал Ротгер на стене. Потом подумал и дописал: «Почему ты не уехал?»
— Потому что это невозможно! Ворот нет, закатные твари сожри вас всех! Нет ворот, понимаешь?!
Поскольку это было выше его понимания, Ротгер коротко написал: «Нет».
— Мы пытались их найти. Даже если бы я мог ошибиться, солдаты-то не могли! Улица, по которой я с детства ездил за город... Там нет ворот! Ничего нет, она никуда не ведёт! Она петляет по городу, ничем не заканчиваясь, как будто лабиринт.
«Перелезли бы через стену».
— Нет стены! Нет ворот! Ничего нет. Думаешь, почему я так долго не возвращался? Я послал по отряду на каждую улицу, которая вела к стенам. Вернулись ни с чем. Не все вернулись. Остальные, наверное, до сих пор блуждают по этому проклятому городу!
Ротгер стукнул кулаком по перилам. Каррьяра, как это возможно?!
«Тогда будем уходить морем».
Пауль поднёс факел ближе к стене и долго молчал.
— Линеалы на рейде... Я не знаю, что случилось с моряками. Люди видели корабль, понимаешь, тот корабль. Он может вернуться в любую секунду. Мы не сможем уйти по темноте, надо ждать, пока рассветёт.
«Собирай людей. Чтобы к рассвету все живые были готовы».
— Я всё сделаю, Ротгер. Хоть кто-то из моряков должен был уцелеть. Погрузимся в торговые лоханки, конфискуем у рыбаков все лодки, я отправлю солдат немедленно. За несколько ходок перевезём всех. Прикажу не брать с собой вещи... Ну, Ротгер, ответь же что-нибудь...
Но Ротгер не мог ничего ответить. Он смотрел на спускающегося по лестнице Бермессера. Бледные губы адмирала цур зее разошлись в улыбке и отсюда казались несшитыми краями раны.
— Прекрасный план, — сказал от двери фок Хосс. — Вернер, ты не возражаешь?
Бермессер качнул головой.
Ротгер выхватил у парализованного ужасом Пауля факел и швырнул капитану в морду. Пламя окрасилось ядовито-зелёным и, зашипев, погасло. Фок Хосс с воплем схватился за лицо.
— Господин фок Таннер, нам придётся прогуляться.
Выходец в перевязи фенриха взял коменданта под локоть, и тот наконец закричал. Ротгер вцепился в выходца обеими руками, но он, не обращая внимания, тащил фок Таннера к двери.
— Оставьте, Вальдес, — пальцы Бермессера легко коснулись его шеи, зарылись в волосы. Ротгер почувствовал, как подгибаются колени. — Видите, как вы слабы. Я могу бесконечно втаскивать вас на порог смерти и не давать перешагнуть через него. Бесконечность — отвратительно звучит, не так ли? Но это наша судьба.
Сердце билось в горле. Ротгер смотрел, как приоткрывается дверь, и фенрих выводит воющего Пауля в темноту площади. Все ещё держащийся за обожженное лицо, фок Хосс вышел следом, дверь захлопнулась. И они остались с Бермессером вдвоём.
— Прекрасный план, — повторил он. — Которому не суждено сбыться. Или вы думаете, что море выпустит вас? Или, может быть, выпущу я?
Он коротко и зло засмеялся. И Ротгер, извернувшись, вырвался из его рук и со всей силы ударил по лицу. Бермессер снова рассмеялся, и ответная пощёчина холодом обожгла Ротгеру щеку.
— Лучше воспользуйтесь вашей шпагой.
— Вы всегда так смелы, господин Бермессер, или только когда мертвы?
— Вы ударили первым, — пожал плечами выходец, и остриё его шпаги кольнуло Ротгера в другую щеку. — Теперь вы совсем как Олаф. Кстати, куда вы его дели?
Вместо ответа Ротгер тоже выхватил шпагу.
В эту ночь Бермессер умер ещё трижды, пока ему не надоело.

***

Ледяные пальцы коснулись поджившей царапины на щеке, и Ротгер невольно потянулся к ним пылающим от жара лицом.
— Вы пили? Вижу, что нет.
Губ коснулся ободок стакана. Вода отдавала тиной, но не сильнее, чем вода в корабельных бочках после нескольких недель плавания, и Ротгер выпил её до последней капли.
— Я самый странный выходец в этом безумном мире, — пожаловался Бермессер, пододвигая к изголовью кровати кресло. На лоб легла влажная тряпка, ледяная, и Ротгер застонал от облегчения. Боль в раненом предплечье не давала ему обратно провалиться в беспамятство. — Выходец лечащий.
— Лучше бы я сдох.
— Успеете, — услышал он голос фок Хосса. — И, видит Создатель, ещё пожалеете об этом. Ведь после этого вы уже навсегда окажетесь...
— Помолчи, — холодно сказал Бермессер. — Он и так не хочет бороться, иначе не провалялся бы от такой царапины три дня.
— Это из-за твоей шпаги.
— Ничего об этом не слышал.
— Варитская легенда, — фок Хосс подошел с другой стороны кровати и брезгливо перевернул начавшую нагреваться тряпку. Его грубые, холёные пальцы пахли тлением, обожженное лицо казалось смятым листом бумаги, и Ротгера едва не стошнило. — Оружие, добытое из могил, использовалось в полуночных ритуалах. Тёмных, конечно. Я имею в виду жертвоприношения и заговоры на смерть.
— То есть я чуть не принёс нашего драгоценного вице-адмирала в жертву? И кому же? — Бермессер рассмеялся и, судя по звуку, вновь наполнил стакан. — Думаю, наша помощь тут и не понадобится, море само возьмёт своё. Слышите, Вальдес? Не подходите к морю, если хотите ещё немного пожить.
— Да что ты с ним возишься, — фок Хосс сплюнул на пол и ушел.
— Подойду, — упрямо прошептал Ротгер, и, увидев стакан, потянулся к нему. Как же хотелось пить!
— Вы сначала на ноги встаньте.
— Вы не могли меня победить, — сказал Ротгер. — Я ещё никому не проигрывал. Уж точно не вам.
— А без кэцхен? Ладно, не злитесь. Конечно, это мои штучки. Станете выходцем — и вы так сможете.
Ротгер выругался, но Бермессер только усмехнулся.

***

Из одного только упрямства Ротгер встал с постели уже на следующий день. Нужно было понять, что случилось с городом и куда делись ворота и стены. Возможно, Пауль просто сошел с ума от страха?
Ротгер сумел пройти целых три квартала, прежде чем свалился.
В себя он пришел уже затемно, в кровати. Судя по тому, что Бермессер снова сидел рядом — он его до спальни и дотащил.
— Ну вы и дурак, — сказал он. — Если бы вы до конца понимали, что такое смерть, вы бы хватались за жизнь изо всех сил, а не рисковали так глупо.
— Ну, вам-то смерть явно пошла на пользу.
Бермессер смерил его пустым взглядом и пожал плечами.
— Это вы сделали так, что из города не осталось выходов?
— Нет.
— Море?
— Для того чтобы забрать вас, морю не понадобятся ни ворота, ни стены, ни даже двери.
— Вы что-то знаете, — убеждённо сказал Ротгер. — Ну, поделитесь же секретом, дражайший гусь.
— Мы ждём гостей.
— Нет, — сказал Ротгер. — Нет, нет, нет. Нет, кошки вас раздери. Вам мало Хексберг?
— Мне? Я их сюда и не звал.

***

В следующий раз Ротгер смог выйти только через два дня. Он подыхал от голода и слабости, но это мало его заботило. Он должен был что-то придумать, пока никто больше не попался в эту ловушку.
Людей на улицах стало меньше, и они по-прежнему не замечали его. Зато по ночам Хексберг начал оживать. Зелёные огни зажигались в окнах, когда люди возвращались домой.
Ночью Ротгера больше не оставляли одного — кто-нибудь из офицеров «Звезды» обязательно следовал за ним, если Бермессер был занят. Ротгер так и не смог придумать, как его убить. В конце концов, он убивал его уже четыре раза.
Это были очень вежливые выходцы, они не пытались оскорбить его, не выкручивали ему руки и даже не хватали за горло. Только один раз, убедившись, что Бермессера нет рядом, к Ротгеру подошел фок Хосс. Вежливо тронув Ротгера за локоть, он спросил:
— Видели верёвку в адмиралтействе? Угадайте, кого я повесил на ней? Даже не знаю, вернутся ли они теперь...
Угадывать Ротгер не пожелал, а вошедший под рёбра нож вызвал у выходца только обидный смешок.
Ротгер не переставал искать выход, ведь должен же он быть?! Но закольцованные улицы не спешили выводить его к городским стенам.
Когда он смог твёрдо стоять на ногах, он поднялся на гору. Трава, ещё недавно достигавшая ему до пояса, пожухла, несмотря на непрерывные дожди; листья с деревьев опали и лежали грязно-бурым склизким ковром.
Ротгер повесил на ветку вновь собранную нитку жемчуга — потратил несколько часов, собирая по гостиной рассыпавшиеся жемчужины. Ветер подхватил её, покачивая, но это был обычный ветер, в котором не звенел серебряный смех. Ротгер сел, обхватив руками колени, и попытался вспомнить последний Излом. Смех, песни, танец, крылья... И не мог. Ни одного знакомого лица. Знакомые песни больше не звучали в его голове. Словно это было бесконечно давно. Когда он ещё был жив.

***

Альмиранте прислал в Хексберг фрегат, Ротгер сразу узнал «Славу Кэналлоа», входящую в залив. Пушки крепости молчали, потому что некому было стрелять.
Когда капитан, изумлённый, сошел на берег, Ротгер взял из его рук пакет и тут же, разорвав, нашел адресованное ему письмо. Рамон писал, что будет в Хексберг через десять дней, если ветер останется благоприятным. Ротгер скомкал письмо, но не выбросил, сунул в карман.
— Уходите отсюда, — сказал он капитану. — Уходите и скажите Рамону...
Капитан торопливо прошел мимо него, окруженный солдатами, и направился к адмиралтейству.
Ротгер опередил его, поднявшись на крыльцо, написал угольком, который всегда теперь носил с собой: «Уходите. Город захвачен выходцами. Передайте Альмейде, чтобы развернул корабли. Иначе смерть. Вальдес, вице-адмирал».
Он часто писал послания на стенах и на улицах, с тех самых пор, как зажила рука — надеясь, что ещё остались те, кто сможет их прочитать и понять. Но дождь не оставлял от слов ничего, кроме грязных потёков сажи.
Капитан «Славы» остановился у крыльца, прочитал, потом перешагнул и вошел в адмиралтейство.
Ротгер слышал его изумлённый возглас, потом он позвал:
— Вальдес, вы здесь?
Ротгер взял лист, написал «Да» и бросил у его ног.
— Вы мертвы?
Ротгер поднял тот же лист и положил снова.
Капитан поднял его. Потёр пальцем, словно проверяя подлинность.
— До нас в последнюю неделю действительно начали доходить какие-то странные слухи, и альмиранте решил поторопиться. Но кошки задери! — он замолчал, сраженный наконец пониманием, и осознание наполнило его глаза страхом. — Напишите всё, что произошло. Я передам Альмейде, — сказал он твёрдо, но Ротгер не обманулся.
Что же они все становятся такими трусами? Ведь перед живым врагом не дрогнул бы ни один из них. Но мёртвых они боятся сильнее, чем дамы — пауканов!
«Всё давно записано», — написал Ротгер и, вынув из-за пазухи пакет, положил рядом с листом. Капитан подхватил его и, скомкано попрощавшись, почти бегом выскочил наружу. Там, на ходу отдавая приказы солдатам, он поторопился прочь.
Когда Ротгер дошел до причала, капитанская гичка уже подходила к борту.
Он до рези в глазах вглядывался в горизонт, пока «Слава Кэналлоа» не пропала из виду. Море отпустило! Надежда, до этого почти исчезнувшая, вновь вернулась. Альмейда не придёт. Он прочитает письмо, и если не поверит ему — поверит капитану. Поставит четыре свечи, будет пить до утра, потом отыщет наконец Алву, и вместе они придумают, что делать... Они отвоюют Хексберг и уговорят девочек вернуться, и... Ротгер закрыл глаза и лёг спиной на влажные доски причала. Море хищно билось внизу, не в силах достать до него.
Снова будет высокое голубое небо, и оранжевый закат над рыжими крышами, и костры на горе, и песни до утра, и рассветная тишина спускающихся к порту улочек, и добрый, ласковый плеск волн о причал, и рыбацкие лодки, возвращающиеся с уловом, как только поднимается над краем горы ослепительно-белый диск солнца... И закончатся эти бессонные ночи, полные холода и промозглой сырости, запаха земли и плесени, пустых лиц и мёртвых глаз.
Поднявшись, Ротгер обернулся. Над крышами, пронзительно крича, носились чайки. И это был единственный звук, кроме плеска волн, разбивающий тишину.
— Я не виноват, — сказал Ротгер, захлёбываясь чем-то огромным, раскалённым, сдавившим грудь. Закричал изо всей силы, срываясь на беспомощный хрип: — Это не я виноват!

***

— «Слава Кэналлоа», — сказал Бермессер задумчиво. Его сапог покачивался перед лицом Ротгера, но Ротгер успел привыкнуть к этому проклятому сапогу и не видел в нём зла. — Вы, конечно, не поверите, если я скажу, что не имею к этому ни малейшего отношения.
— Отголоски шторма дошли и до Хексберг.
Ротгер не знал, что его голос может звучать так... мёртво.
— Вы посылали с ним письмо Альмейде.
Это было скорее утверждением, чем вопросом, и Ротгер смолчал. Посылал, но какая уже разница?
— Мы вышли проводить его. Я ненавижу Альмейду. Как вы однажды верно заметили, Западный флот на дне. И он там по его милости, он не пожелал взять в плен никого, кроме проклятого оружейника, и всех остальных забрала вода. Но я не желаю ему смерти. Я бы помог ему, но не могу.
— Для своего флота вы тоже ничего не смогли сделать. Сложно помогать своим, улепётывая в сторону Метхенберг?
Бермессер равнодушно пожал плечами.
— Смерть в итоге расставила всё по своим местам.
— Я их остановлю, — сказал Ротгер, пытаясь подняться, но ладонь Бермессера снова оказалась у него на плече, не давая пошевелиться.
— И как же?
— У меня ещё несколько дней. Я буду писать на стенах, они заметят.
— Будет ливень, или туман, или заметят, но шторм не даст им уйти. Вы ничего не сможете сделать, как не смог я. Когда «Верная звезда» подошла к «Славе Кэналлоа», его уже разметало о камни. Да и выживи они, вряд ли обрадовались бы нашей помощи, — он холодно усмехнулся и убрал руку. — Идите, творите свои зловещие надписи, Вальдес. Если вам нужна помощь, могу пойти с вами и подержать факел. Зелёный свет лучше, чем никакого?
Хотя поведение выходца было последним, что сейчас волновало Ротгера — и всё же шутку он заметил. Неужели Бермессер меняется со временем? Когда он пришел в первый раз, то напоминал ледяную глыбу. Теперь он снова начинал походить на человека. Неужели понял наконец, что смерть — это надолго?
— Лучше сотворите мне ведёрко не плесневелой краски, — пробурчал Ротгер. — И прекратите говорить под руку. Попытаться — уже пол дела.
— И сколько раз вы пытались за последнее время?
Ротгер не ответил. У него были дела поважнее, и действительно следовало поторопиться.

***

Дождь не унимался всю ночь.
Укутавшись в плащ, Ротгер сидел на причале с рассвета. За его спиной, едва различимые даже отсюда, на стенах домов растекались буквы, складывающиеся в «Опасность», «Выходцы», «Смерть» и «Уходите». Ротгер надеялся, что в зрительную трубу они будут видны куда лучше.
Он сидел на причале уже третий день, а по ночам жег свечи и пил вино из не тронутых выходцами погребов — последняя радость, которая ещё осталась в его жизни. Бермессер больше не мешал и не шпионил за ним, предоставив самому себе, но Ротгер так и не смог распорядиться свободой с толком. Хексберг начал пугать его, и хотя море пугало теперь не меньше, он всё-таки предпочитал причал мёртвым улицам и слепым окнам. Город смотрел ему в спину, но вокруг, сдерживаемая старыми деревянными сваями и скользкими досками, была вода, живая, солёная, серая, как сталь.
Корабли появились после полудня, Альмейда опоздал на день, и всё-таки пришел, лишив Ротгера надежды.
Выстроившись в две колонны, линеалы входили в залив под чёрно-белыми флагами, и смотрелось это величественно и грозно, оставалось только сочувствовать гусям, которые неожиданно увидели эту красоту, да ещё под райос.
Вот только корабли и не думали останавливаться.
— Прочитайте же! — умолял их Ротгер. — Прочитайте и уходите!
Но они всё шли и шли, замедляясь, убирая паруса, и Ротгер, сорвав плащ, принялся размахивать им над головой и кричать. Он не знал, слышат ли его, видят ли, но парусов становилось всё меньше, и голые реи казались ветками мёртвых деревьев.
Отбросив плащ, Ротгер наклонился расстегнуть сапоги.
— Утонете.
На плечо, останавливая, легла ладонь, и Ротгер оттолкнул её, не оглядываясь.
— Вы не можете приходить днём, значит, вас тут нет.
— Значит, нет. Но должен же я увидеть, как море получит вас.
— Альмиранте услышит.
Это на жителях Хексберг лежало проклятие, и они не могли, а Рамон увидит и услышит, иначе и быть не может! А капитан «Славы Кэналлоа» просто был трусливым дураком!..
— Вспомните, что я говорил про смерть. Вещь отвратительная сама по себе. Но есть вещи и хуже, — Бермессер развёл руками. — Умерев, вам уже не выбраться. Как и нам.
— Тогда почему останавливаете?
— Предупреждаю, кошачий вы упрямец.
Ротгер снял сапоги, сбросил мундир на руки Бермессеру и спрыгнул в воду.
Вода была ледяной, как объятия выходца. Она забивалась в ноздри, в рот, не давая выдохнуть, тянула на глубину. Бермессер, похоже, не соврал, море обиделось. Но Ротгер не собирался сдаваться, он вынырнул и поплыл навстречу приближающимся кораблям.
Он плыл и продолжал кричать, пока хватало сил, и даже после он плыл, потому что остановиться означало смерть. С флагмана как раз спустили шлюпку, и Ротгер, крича и пытаясь привлечь к себе внимание, поплыл ей наперерез. Он видел, как Рамон садится в шлюпку, и с ним — несколько солдат. Заподозрили неладное всё-таки.
— Они не помогут, Рамон! — закричал Ротгер, захлёбываясь. Дыхания едва хватало, тело замёрзло, и шевелился он скорее вопреки холоду, а не потому, что оставались силы.
Альмиранте, не обернувшись на крик, дал знак отваливать, и матросы подняли вёсла. Ротгер был уже совсем близко. Трёх отчаянных гребков хватило ему, чтобы добраться до шлюпки. Он протянул руку, пытаясь ухватиться за борт.
— Рамон!
Вёсла с плеском упали в воду, и Ротгер едва успел отшатнуться. Одно вскользь задело его по плечу, но он не почувствовал боли.
— Рамон!

***

Прогнившие доски причала осыпались за его спиной, упали в воду, и вода приняла их.
Каждый его шаг отдавался гулким эхом, которое, не становясь тише, разлеталось по запутанным улочкам, терялось среди обшарпанных домов, билось в слепые окна, и было обречено теперь блуждать по Хексберг вечно.
Каждый его шаг посылал во все стороны сеть мелких трещин. Они змеились по каменной мостовой, взбирались вверх по стенам домов, и из разломов веяло сырой землёй и плесенью. Плесень зеленела на камнях, отмечая его следы. Укутывала мёртвый город, который он когда-то любил больше жизни.
Ротгер вернулся в Хексберг на шестнадцатый день.

URL записи

Герцог Придд в амплуа эсператистского с уклоном в ундинианство, кардинала.
Самых верных сподвижников он нашел в Доме Скал. Айри пообещал Рокэ в мужья и даже благословил, Ричарду пообещал все и еще немного, а Мирабеллу порадовал официальным возведением в сам мученика и святого, Эгмонта)
Цитируя  Prydderi :"Я требую сурового Придда, как минимум Торквемаду)))"(с).
Ннннууу... Торквемадо не Торквемадо, но никому мало не кажется)))))
читать дальше

Грядущий дэ-рэ соберано и меня зацепил, но.
Чем больше я стараюсь быть милым, тем сильнее хочется нарисовать что-то нехорошее. При том, что Ворон не виноват. я его не нелюблю, можно сказать, наоборот. Только вот за это:
"— Рокэ Алва, — Краклу хватило ума сохранять спокойствие, — отвечайте на вопрос. Повторяю, понятно ли вам обвинение и признаете ли вы свою вину?
— Чего ж тут не понять? — Подсудимый досадливо поморщился. — Меня обвиняют в том, что я родился в семье Алва и дожил до тридцати семи лет, ни разу не подняв руку на сюзерена, которому присягнул. Кроме того, я не принадлежу одновременно двум церквям, не проиграл ни одной битвы и ни разу не позволил себя убить. Да, все так и есть, Феншо прав. Только виной я это не считаю, напротив. Здесь мы с вами, как это ни печально, расходимся". (с)
- ПМ достоин моих теплых чувств. Но, видимо, у артера осеннее обострение. И рисую-то деньрожденскую милоту с удовольствием, а потом кааак накатит шизофрения. Сплошное хулиганство получается.
Вобщем, пар спускается на каких-то клочках бумаги в нехороших рисунках. Один я, пожалуй, доведу до ума. Это будет тот самый подарок, который Алве не подарят. И даже, не покажут.